Дело не в каких-то конкретных фигурах — общий эмоциональный фон таких скандалов в эмиграции находится в одном регистре: ярость, недоверие, презрение и злоба, которые ярко проявлялись в публичных выступлениях тех, кто претендует хотя бы на какое-то лидерство.
Дело не в содержании аргументов, повторюсь, а в том, что россияне, вроде бы претендующие на то, чтобы представлять других россиян и привлекать все новых сторонников, предъявляют эмоции, которые отталкивают большинство людей, а сплотить способны только немногочисленный круг и без того лояльных почитателей.
Можно объяснять это борьбой «за власть», «за гранты»; можно — культурными особенностями самих россиян. Но хотелось бы обратить внимание на слона в комнате — собственно войну, начатую Владимиром Путиным против Украины. Полномасштабное вторжение и его последствия сильно ударили по мироощущению людей и их способности взаимодействовать с окружающими. Касается это и российских оппозиционеров в изгнании.
Война и травма
Идея написать о влиянии войны на навыки общения напрашивалась давно, но окончательно созрела после разговоров с 53-летним психоаналитиком, психотерапевтом, живущим в Израиле, который специализируется на психологических травмах и консультирует онлайн россиян, уехавших из России после 24 февраля 2022 года.
Из общения с новыми эмигрантами и теми, кто остается в России, напрашивался вывод — вполне очевидный, особенно для тех, кто был свидетелем того, как из-за нападения Путина на Украину многие в России были раздавлены и опустошены: война нанесла тяжелую душевную травму, и таким россиянам — тоже.
Да, тема эта вызывает этическое напряжение. Одно дело — беженцы из Украины, пережившие бомбежки, потерявшие родных, кров. И другое — россияне, в том числе эмигрировавшие без боя, часто благополучно. Но представить, что есть война, а психической травмы нет — невозможно, замечает израильский психотерапевт, это в полной мере касается и россиян, не принявших эту войну.
Можно сказать, что украинцам хуже.
Но идея сравнивать силу боли и глубину страданий представляется глубоко ошибочной. Да кто и на каких весах может это делать? Легче ли человеку, пережившему насилие, чем родителю ребенка, умирающего от онкологического заболевания? Можно ли говорить, что страдания одной группы «важнее» страданий другой? Какой бы ни была чудовищной травма одних, она не отменяет тяжесть травмы других. То же касается и психотравм.
Сравнение страданий обесценивает их глубоко личную природу. Важно и другое: результат психической травмы для человека — не в ее силе, а том, в какой ситуации человек из-за нее оказался. Одни остаются с травмой один на один — и другое дело, когда у пострадавших есть какая-то поддержка. Однако нередко россияне не разрешают себе даже думать об этом, надеясь справиться с психической травмой мантрой «соберись!»
Но сила воли тут не поможет. Да и помогающее сообщество, люди не всегда доступны объективно.
Какие такие травмы
Прежде чем продолжать, хорошо бы объяснить, о чем вообще речь? О какой массовой психотравме из-за войны можно говорить применительно к антивоенно настроенным россиянам? С нами же не произошло того, что совершила российская армия в Украине?
«На самом деле русская травма от войны очень большая», — говорит израильский психотерапевт на примере уехавших из России. Речь идет о душевной боли, в том числе иногда нестерпимой и из-за этого не очень осознаваемой, которая, и это самое главное, влияет на последующую жизнь.
В контексте войны это могут быть «травма свидетеля» и «моральная травма», возникающие, в частности, когда человек действует (или бездействует) вопреки своим убеждениям и ценностям или становится очевидцем событий, которые противоречат им (в том числе при просмотре видео).
Для заметной части россиян такими событиями стали вторжение российских войск в Украину и совершенные ими там военные преступления. Сначала шок от решения Путина, затем — от увиденного в YouTube и соцсетях. Кто из антивоенно настроенных россиян не ужасался, пересматривая кадры того, что совершила с украинцами и их городами российская армия?
Да, россияне не пережили массовых обстрелов и бомбардировок, но заметная часть пережили ярость и отчаяние, чувства утраты и бессилия, стыда, что приводило людей в тупик психотравмы (а кого-то — и к ПТСР). Возникает она тогда, когда происходит нечто, что мировоззрение человека допустить не может. «Я не могу в это поверить». Увольнение. Развод. Смерть. Война с Украиной.
Как следствие, человека охватывает сильнейший, как в случае с войной, диссонанс между его опытом и ценностями — и реальностью. Чтобы его разрешить, надо изменить или реальность, или убеждения. Изменить убеждения — потерять себя. Изменить реальность — остановить войну в понимании большинства россиян — нечто невозможное.
Чтобы как-то убрать этот диссонанс, сопровождаемый эмоциональным взрывом, который мешает осмыслению происходящего, психика дистанцируется от войны, травмированный как бы изолируется. Кто-то из россиян дистанцировался физически, уехал. Кто-то дистанцировался, запретивши себе думать и говорить о причине травмы — тем более что разговоры могут быть фактически опасны.
Такое отгораживание может длиться долго — до тех пор, пока человек не присвоит и не осмыслит свои чувства. И начинать надо с того, чтобы назвать вещи своими именами.
Особенности в России и эмиграции
Когда общество чем-то обеспокоено, оно стремится как можно скорее это обсудить и найти решение. В России проблема психотравмы усугубляется тем, что публичная дискуссия и мысли о своем будущем в стране — под запретом. Даже частная дискуссия становится все менее безопасной, а значит и менее доступной.
Это порождает чувства страха и опять-таки бессилия, которое также трудно выражать. Разговоры о переживаниях войны также подавляются, делится наблюдениями психолог, находящийся в Москве. А это провоцирует депрессивные состояния — на их распространение указывают, в частности, рост потребления водки и вина и рекордные продажи антидепрессантов в 2024 году.
В эмиграции свои сложности. Да, можно называть вещи своими именами — и от этого действительно легче. Но вынужденный отъезд из России у многих сопровождался потерей дома, корней, наконец, самого себя, разрывом отношений с родственниками, говорится в исследовании социолога и демографа Любови Борусяк, изучающей настроения новых эмигрантов.
Никто из уехавших не говорит, что будет где-то жить всегда. Это результат травмы внезапного отъезда. Очень многие говорили исследовательнице, что думали всю жизнь прожить в России, а вот как повернулось. Как сформулировал один из респондентов, «слова „всегда“ и „никогда“ я больше не использую».
«Самое болезненное — это, конечно, разрывы в коммуникации и особенно разрывы семей», — сетует израильский психотерапевт, говоря о своих подопечных из России в разных странах. Травмирует также мучительное ощущение неопределенности, большая усталость, одиночество, трудности адаптации и социализации. Кто-то не выдерживает и возвращается.
Если оставшийся в России, настроенный против войны, пребывает в пространстве ужаса, то уехавший — в каком-то очень странном и по-своему безвоздушном пространстве. А война путинской России с Украиной продолжается — и принять длящееся во времени страшное событие намного тяжелее, чем завершившееся, разовое.
Человек вообще так устроен, что ему хочется избегать сверхболи и сверхнапряжения. Способов много — с помощью некоторой атомизации и окукливания тоже может быть способом спасти свою психику от войны (в том числе в эмиграции). Он может нам казаться не самым благородным, но почему нет?
Реакция психики в этом плане похожа на реакцию соматическую. Когда человек порезался, то старается порез, изолировать и не двигать. Психотравма может вызывать схожую реакцию. Многие люди чувствуют, что не могут вместить в себя событие войны, отменить или изменить его. Поэтому отгораживаются, чтобы уменьшить боль в психике, чтобы все зажило.
Для кого-то выходом становится помощь украинским беженцам (в том числе в России) или ВСУ, кто-то даже идет воевать на стороне Украины (менять реальность, но это чревато другими диссонансами и смертью). Вопрос в том, какая психика, убеждения у человека и какие задачи он перед собой ставит.
Если говорить об общественно значимых фигурах, россиянах, претендующих на то, чтобы что-то изменить — находясь в России или за ее пределами — то им надо как-то коммуницировать. Иначе они мало что могут сделать. Но российские оппозиционеры, большинство из которых осело в Европе, предпочитают мстительно гоняться друг за другом.
Удар по коммуникации
Психическая травма неизбежно сильно бьет по навыкам человеческого общения, говорят психологи в России и за ее пределами, с которыми удалось обсудить эту тему. «Когда люди ранены, им очень трудно устанавливать коммуникацию», — поясняет израильский психотерапевт.
Это вроде очевидная вещь. Попробуйте вести разговор со своим оппонентом, особенно на непростую тему, если вы сильно порезались. Это очень трудно сделать. «И рана, травма естественным образом вызывает очень примитивные формы коммуникативного реагирования», — продолжает специалист. Это такие архаичные формы, вроде объединения против общего врага.
Почему? Потому что психике для того, чтобы вступить в переговоры, требуется очень большое напряжение. А когда есть психотравма, то психика должна решать более насущные проблемы, как успокоить себя. И вот «успокоить» — это уединиться или даже с кем-то ситуативно объединиться против кого-то. Что мы и видим, в частности, в разных лагерях оппозиции.
По той же причине, например, мамы, чьи дети лежат в детской больнице в Москве, друг с другом ругаются — хотя общая беда вроде бы должна их объединять. Но это так, к сожалению, не работает. Чем больше люди травмированы, тем труднее им установить доверительное общение. Накопленный внутренний конфликт из-за войны может выливаться в резкость и критику, частый гнев, раздражительность и подозрительность.
Важно и другое — состояние общества и норм в нем. У травмированных украинцев есть общество, в котором в общем не врут, по крайней мере важно говорить правду, есть солидарность. Там можно рассказывать о своих страданиях и находить понимание — это поддерживает, помогает социальной реабилитации и позволяет убедительно формулировать важные вещи, касающиеся будущего людей и Украины.
Всего этого в российском обществе нет.
Что можно сделать
Первое очевидное соображение психологов: чтобы людям помочь наладить коммуникацию, им нужна психологическая поддержка в разном виде. Но они сами должны этого захотеть, то есть нужно их желание или хотя бы согласие.
Обычные политические активисты и мигранты нередко обращаются к психологам, психотерапевтам, священникам, муллам или раввинам, пьют противотревожные средства или антидепрессанты. Психологическую поддержку в эмиграции оказывают, например, «Ковчег» и другие группы. И не похоже, чтобы это интересовало бы тех, кто претендует на лидерство в оппозиции, где неуступчивость и агрессивность проявляются чаще, чем договороспособность.
В общении люди с моральной травмой могут становиться холодными и формальными. Стыд и вина, которые они часто испытывают, нередко приводят к избеганию своих чувств. К тому же моральная травма распаляет ощущение предательства, так что запросить психологическую помощь, особенно в условиях преследования Кремлем, публичным людям оказывается сложнее, чем другим. Тем более в состоянии ажитации, при котором психолог — враг.
Одним из выходов могло бы стать также обсуждение культуры диалога и культуры обсуждения. Как отмечал экономист Иван Любимов, многие эмигранты продолжают нести на себе отпечаток поведенческой культуры, привитой в родной стране — а она в целом агрессивная и иерархическая. Тут могла бы помочь организационная психология. Один такой проект, например, сейчас готовят люди, которые умеют быть модераторами на сложных переговорах, рассказывает израильский психотерапевт.
Кроме того, хорошо помогают различные научные конференции, стримы, способствующие осмыслению происходящего. Эта концепция строится на идее английского психоаналитика Уилфреда Биона, считавшего, что когда человек сталкивается с чем-то тяжелым, травматическим, то справиться с этим помогает мышление и переработка травматического опыта. Итак, помогают стримы и эфиры в YouTube или Zoom российских исследователей и ученых, а их там сейчас немало.
Наконец, очень хорошим лекарством может быть культура, например произведения литературы, которые мы сами про себя напишем. Мыслить можно научно, а можно искусством. То есть буквально — литература лечит душу, как, впрочем, и музыка, театр или живопись. В первую очередь это касается тех, кто пишет и исполняет, но также и тех, кто читает и слушает. И если появятся фильмы про нас, то это тоже будет лекарство.
Рефлексия, конечно, очень помогает, но до нее порой надо дотянуть, то есть прежде прожить (если «заперты») и упорядочить, осмыслить (если «раздрай») свои эмоции. Очень важную работу тут делают российские музыканты — ДДТ, БГ+, «Монеточка», Noize МС, «Би-2», Земфира, Вася Обломов, «Порнофильмы», «Ногу Свело», Макаревич и многие другие, кто дает свои ответы, помогая через песни прожить чувства, связанные с войной и тем, где человек сегодня оказался, озвучивая их — боль, ярость, растерянность, катастрофу, сожаление и любовь и надежду.
Музыканты, певцы перекидывают этот мостик через эмоциональную пропасть между «вроде вчера было так», а «сегодня все к чертям полетело», как так вообще получилось? Поют про свои чувства, ощущения и про свое место в этом всем. Это огромная поддержка, которая дает слушателям возможность осознать, что происходит с ними самими, и эмоциональную созвучность с другими. Конечно, все это можно находить в классической музыке и мировой литературе.
Опознавать себя и реальность в произведениях — это также может быть и путем к устранению личного диссонанса, обретению достоинства, очень важного переживания, которое само по себе также колоссальное лекарство. Культура же, в том числе русская, помогает приподняться над реальностью, которую не можешь изменить, и своей личностью в ситуации, когда не хочешь изменять себе. Так в экзистенциальных размышлениях и переживаниях создается мостик, соединяющий человека с реальностью. И если бы российская оппозиция смогла учесть это и в итоге договориться, то и людям было бы значительно легче.
Контакты израильского психотерапевта есть в редакции. Желающие могут обратиться к нему по интересующим вопросам через письмо в редакцию.
