А ведь то, как группа исследователей раскрыла личность анонима, написавшего в России с 2022 года как минимум сотни доносов — на критиков путинского режима вообще и войны с Украиной в частности, заслуживает интеллектуального детектива в духе Умберто Эко.
Тут и загадочный неуловимый серийный доносчик, испортивший жизни десяткам (и это минимум) преподавателей, правозащитников, врачей и адвокатов. И блестящее научное расследование — и в финале эффектное разоблачение злодея, которым оказался озлобленный аспирант (или уже не аспирант) из Екатеринбурга.
Интересно и послесловие — реакция самого историка Ивана Абатурова, на которого вышли антрополог Александра Архипова, лингвист Даниил Скоринкин и их команда (подробнее тут). Отказавшись от комментариев и выдержав паузу, екатеринбуржец категорически отверг, что писал что-либо от имени «Анны Коробковой».
Ирония в том, что пространная попытка опровержения подтверждает обоснованность выводов исследователей. Если коротко, Абатуров пишет как Коробкова, и даже повторил одну из самых частых фраз своего вымышленного альтер-эго, которая сродни стилистической личной подписи: «Я против любого нарушения любого закона».
Научное расследование
Найти серийного политического доносчика помогла в том числе стилометрия — достаточно надежный научный метод решения вопросов спорного авторства.
Ошибки в атрибуции бывали, но они были исключением. Чтобы индивидуальный стиль на письме не распознали, автору нужно быть, скажем, Роменом Гари — но екатеринбуржский доносчик на французского писателя, получившего вторую Гонкуровскую премию под псевдонимом Эмиль Ажар, ничем не похож.
Аргумент Абатурова, что сегодня искусственный интеллект способен генерировать тексты, стилизованные под определенного автора так, что они могут пройти проверку стилометрией, поэтому кто-то подделал и его авторский стиль, несостоятелн: выглядит надуманным, попыткой ввести в заблуждение.
Для такой задачи опять же нужно быть Роменом Гари или Уильямом Шекспиром — с большим корпусом публично доступных текстов. О собраниях сочинений Ивана Абатурова ничего не известно, а примеры его и «Коробковой» доносов исследователи кропотливо собирали два года.
Также нужна специально обученная нейросеть, чтобы «косплеить Абатурова», — чатом GPT тут не обойтись, обмануть стилометрию не получиться. Плюс требуются желающие это сделать, с чем тоже, очевидно, есть объективные сложности.
Есть и другие, более весомые доказательства, например, один и тот же IP-адрес для почты Абатурова и «Коробковой», что установила Русская служба Би-би-си. Екатеринбуржец также проговаривается о доносах, настойчиво пытаясь добиться от редакторов «Википедии» разблокировки своего аккаунта и «удаления из статьи про Коробкову всей информации об Абатурове».
Причины анонимности
Но почему частному серийному доносчику так важна анонимность? Ведь для Абатурова доносы — это хорошо. До войны он подписывал доносы своим именем. И в нынешней России есть деятели, которые не скрывают, что занимаются политическим доносительством — и этим даже публично гордятся.
Правда, у них есть то, чего нет у Абатурова — тыл, защита и ресурсы во власти. У Екатерины Мизулиной, чья «Лига безопасного интернета» написала порядка 4000 доносов, мама — сенатор. Виталий Бородин, жаловавшийся на Пугачеву и Ахеджакову, — бывший сотрудник уголовного розыска, ушедший на госслужбу. Данила Михеев, специализирующийся на журналистах и политических активистах, — фактически внештатный сотрудник ФСБ.
Такие открытые серийные доносчики содержатся государством и подчеркивают свою принадлежность к истинным хозяевам жизни. У анонимных частных доносчиков, которых большинство, все это — чувство безопасности, наслаждение репрессивной властью над людьми, аура государства для своего вымышленного альтер-эго — есть только в их анонимной реальности.
Поэтому для них разоблачение — разрушение альтер эго и социальная смерть. Мало кто захочет общаться с доносчиком, зная, что он может донести. Кроме того, деанонимизированный политический доносчик теряет во многом свою силу запугивания жертв (неизвестность часто рисует в воображении самые большие страхи).
А конкретно Абатуров — еще и возможность редактировать «Википедию», дело своей жизни. Именно поэтому после большого скандала с доносом на издательство «Нестор-История», обсуждавшегося на форуме участников русской «Википедии», активизируется «Коробкова», а Абатуров уходит в тень. Но после деанонимизации его в «Википедии» все же заблокировали (за нарушение правил).
Доносчики и власть
Можно сказать, что «Анна Коробкова» — это такая ролевая игра в шерифа, который «на своей территории» наводит порядок с помощью репрессивных механизмов и запугивает потенциальных нарушителей. Ведь главный мотив Абатурова — желание стать «ходячей прокуратурой».
Есть и другие, не столь тщеславные анонимы, кто в соцсетях просто пишет политические доносы из «гражданских побуждений». Этим серийные доносчики похожи на кверулянта, человека, неудержимо жалующегося властям/вышестоящим органам, чтобы исправить (или наказать за) нарушение норм.
В основе жалоб кверулянта вообще-то лежит равенства перед законом в правовом государстве — им руководит болезненное чувство несправедливости, желание отстоять свои права (или права других). Поэтому анонимные жалобы на различные нарушения власти принимают в странах Европы или США.
А кроме того, у обычных жалующихся граждан должно быть понимание, что они и власти на одной стороне. Согласие не на словах, а на деле, что власти и законы действуют справедливо, в интересах избирателей. При этом за ложный донос есть какая-то ответственность, и он точно не приветствуется.
Такого консенсуса в России нет — власти давно воспринимаются большинством как пришлые, живущие на другой планете, с которыми можно сотрудничать за идею, за деньги, из-за страха — или отстраниться. В свою очередь госуправление построено на концепции, что государство заботится о людях, а люди не очень адекватны.
Как следствие большинство в России знает, что стучать (властям, начальству) как минимум по политическим причинам нехорошо — ни в личных, ни в государственных интересах. Собственно само слово донос, вошедшее в широкий обиход в годы сталинских репрессий, имеет негативный смысл.
Поэтому доносчиков в России не уважают. Это подтвердил весной 2024 года репрезентативный опрос «Левада-центра» и Лаборатории будущего «Новой газеты», показавший, то доносы одобряют только 5% россиян, осуждают 73% и еще 17% относятся равнодушно. Осуждают прежде всего люди старших поколений, которые отношение к доносу усвоили из своего опыта или от родителей.
Изменение нормы
Необычно то, что «равнодушных», то есть терпимых к доносам в упомянутом опросе оказалось много в среде россиян до 40 лет (Ивану Абатурову — 39 лет). Особенно такое «равнодушие» распространено среди 18–24-летних, кто родился и сформировался в путинскую эпоху. А у школьников терпимость к доносам еще выше.
Почему? — еще надо разбираться, но донос, как предполагает Александра Архипова, становится в России одобряемым социальным действием. В подтверждение этого исследовательница приводит данные о росте в российских СМИ количества статей про политические доносы депутатов различного уровня на творческую интеллигенцию и снижением на исполнительную власть.
То есть серийные доносчики — и от власти, и частники как Абатуров — словом и делом нормализуют политическую жалобу. Законодатели от «Единой России» и «Справедливой России», силовики создают сайты, боты для доносов. Дальше продукция политических доносчиков становится для властей руководством к действию, пусть и избирательному. А СМИ в России закрепляют за доносом значение просто публичной жалобы, без какого-либо негатива.
Это снимает моральные сомнения и облегчает выбор в пользу доноса — ну, при случае. Например, угроза политического доноса теперь, случается, используется как инструмент шантажа и угроз для решения бытовых споров и конфликтов (с соседями, родителями и учителями в школе). Кроме того, поскольку кверулянтов да и просто жалобщиков власти в России обычно отфутболивают, то политический сердечник превращает жалобу в кумулятивный снаряд для того, чтобы достучаться до чиновников (уберите снег).
Такое утилитарное и довольно циничное использование репрессивного инструментария для бытовых нужд также нормализует доносы. А так как сфер для реализации себя, не охваченных государством, в России остается немного, то часть молодежи, особенно ностальгирующей по СССР, окажется с властью на одной стороне.
Это может привести к попытке реконструкции культа доносительства как политической сознательности. Впрочем, многое будет зависеть от семейных традиций и личного выбора — далеко не все, как «Анна Кробкова» учились стучать у дедушки, сотрудничавшего с НКВД.
