После вторжения России в Украину страны-союзники ввели санкции настолько быстрые и масштабные, что подобных им не вспомнить. Даже, скажем, сдерживание Ирана или Венесуэлы — производителей нефти, отрезанных от мировых финансовых рынков, — не сравнятся с ограничениями, введенными против России.
Но есть еще один экспортер сырьевых товаров, чей опыт может преподать урок и странам, применяющим санкции, и Москве: Южная Африка. Столкнувшись с остракизмом из-за своей политики апартеида, репрессий и военной агрессии за пределами своих границ, Претория оказалась в изоляции и подвергалась жестким ограничениям с середины 1980-х годов и до освобождения лидера оппозиции Нельсона Манделы из тюрьмы в 1990 году. Да, Россия гораздо крупнее, и она экспортирует нефть, а не импортирует ее. Но и мир стал более интегрированным, чем раньше, что повысило цену санкций.
До сих пор поразительно, как четыре десятилетия назад, несмотря на возмущение, вызвавшее санкции, вводившие их страны оставили лазейки, потому что им нужны были природные ресурсы. В итоге Южная Африка, как и Россия, смогла найти альтернативных торговых партнеров. И не все непредвиденные последствия для внутренней экономики были негативными — тоже знакомая история. И все же санкции действительно способствовали падению правления белого меньшинства, в основном потому, что Южная Африка в начале 1980-х, как и Россия в 2022 году, уже была неконкурентоспособной экономикой, чрезмерно зависящей от добывающих отраслей.
Здание рухнуло, потому что оно и до этого шаталось.
Сегодня страдает не только российская экономика, страна проигрывает и на поле боя. Менее чем за неделю Москва лишилась многомесячных успехов, поскольку украинское контрнаступление стремительно продвигается вперед. Это застало Россию врасплох и встревожило даже прокремлевских ястребов.
Южная Африка может стать своевременным напоминанием о том, что, когда дела идут тяжело, дополнительные ограничения побуждают элиты настаивать на переговорах.
Режим апартеида всерьез зародился в конце 1940-х годов, когда Национальная партия пришла к власти и приняла ряд расовых законов, которые легли в основу системы. С тех пор медленно начали вводиться санкции, в частности, после резни в Шарпевиле в 1960 году и жестокого подавления восстания в Соуэто в 1976 году. Международные инвесторы ушли, и наказание достигло апогея с принятием Всеобъемлющего закона о борьбе с апартеидом 1986 года, когда Конгресс наконец преодолел сдержанность президента Рональда Рейгана.
Как и в случае с Россией, торговые санкции не были обездвиживающим ударом, которым они должны были стать, отчасти потому, что миру нужны металлы и топливо. Южная Африка оставалась экспортером угля даже в европейские страны и увеличивала продажи в Азии. Было много «неправильной маркировки» и реэкспорта — по сообщениям, Великобритания импортировала товары через Нидерланды — тактик, которые также используются сегодня. Страна по-прежнему продавала золото, ей удалось заставить не имеющих выхода к морю Ботсвану и Зимбабве нарушить санкции. Что еще более важно, хотя нефть была «ахиллесовой пятой» Южной Африки, она никогда не была отрезана от международных рынков благодаря Ирану и уже много лет инвестировала в получение нефти из угля.
Но обход санкций привел к увеличению издержек по мере ухудшения условий торговли, к экспорту применялась «скидка за апартеид», а к импорту — «наценка для изгоя». Возможность доступа к необходимым товарам удерживала Южную Африку и ее белые элиты в бизнесе — но только на время.
Помогали Тайвань и Израиль. Это тоже узнаваемая картина, поскольку Россия, отвергнутая Западом, проталкивает свою нефть и уголь на другие рынки. Даже изъятие капиталовложений западных корпораций не сразу повлияло на экономический рост. Как и сейчас, активы просто дешево продавались местным жителям.
Финансовые рынки были плохим флюгером, когда речь шла о реальном состоянии экономики. В этом году рубль является самой прибыльной валютой в мире, но не столько из-за реальной силы, сколько из-за контроля над движением капитала. В Южной Африке система двойного обменного курса сыграла важную роль в маскировке проблем. Рынок акций также выглядел слишком здоровым, так как с наличными, запертыми в ловушке, компании просто превратились в громоздкие конгломераты, а реальная экономика зачахла.
По крайней мере, в ЮАР финансисты могли открыто выражать отчаяние.
«В наше время не существует такой вещи, как экономическая самодостаточность, и мы обманываем себя, если думаем, что отличаемся от других», — говорил Анри де Вилье из Standard Bank Investment Corp.
Важно, что санкции не создали проблему, зато фатально ее усугубили. Экономическая система уже давала трещину, едва увеличиваясь в среднем на 2% в год в течение десятилетия, предшествовавшего середине 1980-х годов, а инвестиции сокращались. Апартеидное регулирование рынка труда и другие искажения затрудняли эффективное размещение капитала еще до того, как экономическая и дипломатическая изоляция загнала страну в тупик. Так и в сегодняшней России, где царила репрессивная автократия, аннексия Крыма и чрезмерная ориентация на армию и добычу полезных ископаемых.
В итоге правление белого меньшинства закончилось не только из-за санкций: роль сыграли присутствие оппозиции, снижение прибыльности золотых приисков в Южной Африке, распад Советского Союза, общественное давление на частные компании. Но санкции имели значение именно потому, что экономика изначально не была сильной.
И более жесткие санкции со стороны более широкой группы стран, вероятно, ускорили бы конец, точку, в которой выгода для элит больше не перевешивала затраты.
Россия все более репрессивна, поэтому может дольше выдерживать стагнацию. Но напряжение проявляется, и потери на поле боя накапливаются. Гарантии успеха санкций нет. Но, как сказал архиепископ Десмонд Туту в обращении, опубликованном в «Нью-Йорк Таймс» в 1986 году, санкции как минимум дают шанс.
